Набоков. «Лолита»

ЛолитаМне было очень трудно читать. Буквально через две страницы хочется сказать: «Владимир Владимирович, я уже понял, что вы очень умный, давайте теперь понятно». Чуть ли не на каждой странице найдется слово, за которым нужно лезть в словарь. Причем не факт, что оно там найдется. Набоков пишет на своем «ингрусском», смешивая слова из обоих языков и используя транслитерацию.

Текст переполнен длинными предложениями с внушительным количество деепричастных оборотов и вставных конструкций. Бесконечные вкрапления английских, французских, немецких фраз вперемешку с терминами на латыни. Так автор заставляет читателя пробираться через дебри текста. Но в финале ты благодарен за то, что тебя заставили проделать этот путь.

Я поражен. Набоков — мастер слова. И, наверное, это первая книга с такой быстрой отдачей, из того немного, что я успел пока прочитать.

Если отказаться от тезиса Ницше «искусство нам дано, чтобы не умереть от истины» и принять, что искусство дано для того, чтобы становиться лучше, то вывод напрашивается следующий: произведение тем значительнее, чем лучше оно нас делает. Уже во время чтения «Лолиты» я ощущал, какими стройными становятся мысли и как улучшается моя речь.

Что касается сюжета романа, то все не так страшно, как пугали. Разумеется, желание  Гумберта «вывернуть мою Лолиту наизнанку и приложить жадные губы к молодой маточке» несколько сбивает с толку, но в целом о похождениях нифетки и взрослых мужчин я начитался в «Камере-обскуре».

О чем «Лолита»?

Роман написан с большим знанием и пониманием, хотя не было интервью, в котором Владимир Владимирович не повторял бы, что самой трудной задачей для неего было представить внутренний мир извращенца. Однако за эту задачу он брался не раз: в стихотворении «Лилит», в «Камере-обскуре», в «Bend Sinister».

Проблема «Лолиты» шире проблемы педофилии. Есть книги, которые остаются в своих обложках, а есть книги, которые перетекают за них. «Лолита» не́ остается в своей обложке, «Лолита оставляет в нас» тревожащее, будоражащее чувство. Для читателя скорее книга мучительная, и автору она не так легко давалась.

Мучительность эта происходит от двух вещей. Первая, достаточно очевидная, мы поучаствовали в грехе. Мы его разделили, поскольку вожделение Гумберта к Лолите описано с такой изумительной силой, что мы не можем ее не возжелать.

Какое сделал я дурное дело,
и я ли развратитель и злодей,
я, заставляющий мечтать мир целый
о бедной девочке моей?

Это, кстати, пародия на Пастернака, которого Набоков не признавал.

Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.

Второй момент — страшное несоответствие художественных средств и моральной задачи, которую он в этом романе видит. Конечно, Набоков никого ничему не учит.

Так пошлиною нравственности ты
Обложено в нас, чувство красоты!

The moral sense in mortals is the duty
We have to pay on mortal sense of beauty.

В русском языке опущен выжный эпитет mortal — смертная красота. Красота бренная и обреченная. Пошлиная нравственность — вещь, от которой никуда не денешься. Неуплата этого налога чревата полной литературной катастрофой. Тем не менее сложно смириться с тем, что моральный посыл Лолиты настолько очевиден: худо любить маленьких девочек.

Вместе с нами Набоков спускается в преисподнюю. Вторая часть «Лолиты» — это полноценный ад. Но мы не можем отделаться от чувства, что результат с которым мы из этого вышли как-то подозрительно ничтожен для этого автора. В конце концов мы и без него это знали, что похоть — это плохо, что ломать жизнь маленьким девочкам — отвратительно.

Обезьяна в клетке

Ключ к «Лолите» нам дан Набоковым в послесловии. Первая вибрация замысла прошлась по нему, когда он, страдая от излюбленной межреберной невралгии, в конце 30-х годов рассеянно читал какой-то из журналов и прочел там о страшном эксперименте: обезьяну заставили рисовать и нарисовала она решетку клетки. В примечаниях сказано, что, скорее всего, эта история с Набоковым — мистификация.

Какое отношение этот страшный эксперимент с его страшным результатом имеет к Лолите? Самое непосредственное: он задает тон повествования. Эта книга не самая страшная и не самая напряженная книга двадцатого века. Но «Лолита» — самая грустная книга, по той слезной, детской, непреодолимой грусти, которая возникает на последних ее страницах.

Когда Гумберт мельком в ванной увидел отражение Лолиты, с раскрытыми глазами, с беспомощно раскрытым ртом, с выражением такой страшной беспомощности и потерянности на лице, что он готов был пасть к ее ногам. Но, разумеется, как всегда этого не сделал, потому что в следующую секунду она бы его оттолкнула. Это понимание, эта нота животного, которое помещено в клетку и рисует только клетку, и есть лейтмотив, звон путеводной ноты, в котором и содержится зерно «Лолиты».

Инвариант Набокова

«Лолита» теснейшим образом связана с темой тюрьмы. Реализуется эта тема уже начиная с «Камеры-обскуры», где привязанность Кречмара к Магде Петерс уже есть род неволи. Но особенно наглядно показано это в двух следующих появления нимфеток: в Цинциннате в «Приглашении на казнь» и в странных отношениях Круга с Мариэттой в «Bend Sinister».

Набоковский инвариант заключается в прелестной нимфетке, изводящей героя из тюрьмы. Что же это за тюрьма? Гумберт говорит, что с Лолитой он испытывает чувство божественной свободы, чувства, что все ему можно. В клетке, в тюрьме своей похоти, своего желания, своего извращения он прожил все тридцать почти лет между Анабеллой и Лолитой.

В «Лолите» освобождение совершается, пусть и ужасной ценой.

Набокову не нравится сравнение с Достоевским, хотя когда у Достоевского имеет место педофилическая тема (в последнем сне Свидригайлова и реальной жизни Ставрыгина), герой надеется спастись с помощью ребенка. Ребенок — это не попытка удовлетворить изощренную похоть. Нет, это попытка выхода из тюрьмы собственного я.

Безрезультатные попытки анализа

Всем критикам хочется показать, что они не хотят Лолиту, и рассматривают книгу как метафору. Но именно попытки вчитать в роман аллеорию и зачеркнуть в нем его романтическую часть раздражают читателя сильнее всего. Конечно, Набокова интересует Лолита, конечно, Набокова волнуют нимфетки.

«Лолита» — роман американской цивиллизации с Европой. Это Европа совращает Америку, это Америка совращает Европу. Набоков пытается обобщить свой американски опыт, это он мстит Америке, это он льстит Америке. Идей у критиков масса!

Набоковские каламбуры почти всегда неудачны. Но одинокие люди всегда играют словами, им больше ничего не остается. Еще такое встречается у лагерников, которые слагают стихи без возможности их записать (Грунин, Солженицын). Это способ развлечь себя, но к смыслу книги это не имет никакого отношения.

Набокову вечно приписывается какое-то страстное умничание, какое-то желание доказать читателю, что он ужасно умен, читал и то и это. Набокову не надо было ничего доказывать, он был русский аристократ, с младенчества выросший в убеждении, что он лучше всех. Это очень хорошо видно на его детских фотографиях. Самомнение этого человека, возможно, компенсирующее его робость, его нежность, его комплексы, действительно было чудовищным.

«Лолита» — роман о том, чем является истинная любовь по Набокову.

Любовь по Набокову

Та страсть, которая не греховна, для Набокова не существует. Нет и не может быть любви, которая не была бы отягощена сознанием уродства, неправильности, изначального грехопадения. Перед нами самый христианский прозаик 20-го века, потому что он первый, у кого любовь так сопряжена с понятием греха. Изгнание из рая всегда происходит через любовь.

Ужас, печаль, тоска грехопадения проходит через все творчество Набокова. И более того, та страсть, которая не сознает своей порочности, это для него номальное скотство. Вот Горн, например, для которого соитие с Магдой — прелестное развлечение. Он чувствует в ней что-то человеческое, но это что-то заканчивается очень быстро. Он прекрасно понимает, ч кем он имет дело, они оба животные.

Гумберт и Куилти

Та же самая история происходит с Клэром Куилти. Он ненавязчиво, страшно осторожно вводится в текст романа. Критики полагаются, что убийство Куилти — убийство двойника, Гумберт сводит счеты со своим вторым страшным я. Они действительно соотнесены. У Куилти все получается, потому что он действительно ни о чем не жалеет, жизнь Гумберта полный кошмар, потому что он все понимает.

Перед нами книга, автор которой произвел над собой мучительнейшую операцию. У него нет самого страшного по Набоковы греха — самодовольства. Да, безусловно он согрешил, мы это понимаем. Но казнь, которой он подвергает сам себя, если не искупает, то уравновешивает в наших глазах то, что он натворил. И мы понимае, что такой любви, такой нежности, такого понимания, какое он мог дать этой девочке, не мог дать никто.

Куилти — это тот, кого всегда предпочитает Лолита. Он неотразим и победителен именно потому, что он не сознает своего греха. Побеждает всегда тот, в ком нет рефлексии. Тот, чья похоть не отягощена никаким сознанием греховности. Гумберт — та подлинность любви, которая всегда сопряжена с чувством непростительной вины.

После второй мировой

Вся «Лолита» помещена между двумя катастрофами: всемирной и американской. Чарли Хольмс, истинный растлитель Лолиты, погибает в Корее. Действие романа происходит между Второй мировой, от которой Гумберт бежит в Америку, и «ползучей мировой», которая происходит в 50-е.

«Лолита» — это реакция на Вторую мировую войну, реакция на гибель всего того, что Набоков любил. Это мир,  вкотором не может быть моральной правоты. Мир, в котором любовь возможна только как извращение. Потому как только извращение сопутствует сознанию греха.

И только та любовь, которая постоянно себя сожалеет, которая постоянно сравнивает себя с убийством, которая во всем винит себя, которая подползает на брюхе, толька эта любовь заслуживает названия любви. Потому что все остальное — это секс, который интересовал Гумберта гораздо меньше: «Растлением занимался Чарли Хольмс; я же занимаюсь растением, детским растением, требующим особого ухода».

Опубликовано 02.08.2014