Тезисы Рукшина

1. Определения и понятия. Образование — это то что остается когда все выученное забыто, сформированный мозг и мышление. Оно нужно, потому что общество отняло у человека естественные механизмы, стимулирующие эволюцию и естественный отбор. Естественный отбор перестал базироваться по принципам силы, перестал базироваться по принципам образования, важнее, кто твой папа, кто твоя мама, кто из друзья и куда тебя назначат.

Образование и развитие мышления — это последние из механизмов естественного отбора, которые остались в руках общества. Оно нужно, чтобы человечество не удовлетворилось тем, что уже есть и не решило, что оно уже прекрасно.

2. Важность образования. Тысяча евро — это примерно было летом 65 тысяч рублей на 12 дней. Поднимите руки, кто может своего ребеночка отправить в эту путевочку по зарплате, у кого это месячная зарплата? Итак, я насчитал три руки. Так вот, кто-то должен заниматься теми детьми, родители которых не подняли руку. Но мы очень бедная страна, в отличие от Америки, в которой, если нет специалиста нужного профиля, она его импортирует, кто бы это ни был — русский, индус, вьетнамец, китаец. Мы бедная страна, мы должны иметь хорошее образование и дополненное социализацией, воспитанием так, чтобы таланты, даже если многие из них уедут, оставались здесь. Поэтому, к сожалению, мне приходится заниматься теми, равно как и всему 239 лицею, а до этого наш матцентр был во Дворце пионеров, а начинали мы в родной 30 школе, — так вот, надо заниматься просто талантливыми детьми, независимо от того, приедет ли он с рыбным обозом из Холмогор, желательно пораньше, а не как Ломоносов, или из ленинградского двора, как Путин — кто-то должен заниматься ими с детства.

3. Взаимодействие с государством. На тему «как работается» — по-разному. Иногда — вопреки, иногда — благодаря, иногда — независимо от. Скажем, многие мои коллеги замечательным образом вспоминают 1990-е годы: денег не было, но совершенно не мешали работать, не связывали руки за спиной, ноги внизу и не говорили: иди и твори. Просто на веревки, наверное, денег не было. Поэтому была свобода, и именно свободе 1990-х многие обязаны своими педагогическими достижениями. Так что, как всегда, как везде: по-разному.

Основная проблема системы образования сейчас — в колоссальном непрофессионализме принятия решений. Так называемые опытные манагеры, вот эти опытные менеджеры, которые возглавляют любые общественные институты, способны извратить их первоначальную цель донельзя. Давайте я приведу какой-нибудь пример. Вот, скажем, святая вещь — олимпиады для одаренных школьников, средство выделить этих самых одаренных школьников из общей массы, по возможности привлечь их к занятиям еще на школьной скамье. Между прочим, это отлично понимал опытный менеджер товарищ Сталин: на балу в честь выпускников военных академий, дай бог памяти, в 1933 году он сказал: даже при наличии новой передовой техники нам нужны люди, которые смогут на ней работать, кадры решают все. Вот оттуда знаменитый лозунг: кадры решают все. Сколько бы мы ни выдрючивались, ни ставили компьютер на каждой парте школы и так далее, решают педагогические кадры. Они — убиты. Старые кадры большей частью вымерли, в результате внутренней миграции занялись другими профессиями, талантливая молодежь почти не идет в профессию. Я это знаю, потому что, кроме лицея, я еще профессор педагогического университета — я учу этих самых будущих учителей. Так вот, лучшие школьники не идут.

Например, к нам очень многие студенты не идут на специальность учитель математики. Почему? Очень просто. Он бы очень хотел, но чтобы пойти на специальность учитель математики, ему нужно сдать обществознание, ЕГЭ по обществознанию, который, в общем, непонятно, как ему пригодится. Чтобы стать учителем физики, тоже нужно обществознание. Жаль — лучше бы физику сдать математику, а математику еще и физику, кроме русского языка. Так вот, колоссальный непрофессионализм в принятие решений, ну и как следствие — решения не бывают правильными.

4. Про олимпиады. Другой пример: вот только что состоялось заседание Общественного совета. У нас действительно нужны разные конкурсы для детей разного уровня. Я хочу заметить, что я связан в своей жизни не только с кружками, в которых будущие победители международных олимпиад, Филдсовские и Салемовские лауреаты и так далее. Я большую часть жизни отработал и в обычной школе, и в кружках, что называется, массовка. Во Дворце пионеров мы брали детей просто с улицы, по записи, 17 лет, с 1 по 10 сентября. И из них выросли Филдсовские лауреаты Смирнов и Перельман — из детей по записи, никак не отобранных. Поэтому я знаю твердо, что я говорю. 

Так вот, сейчас министерство озаботилось тем, что не во всех субъектах Федерации школьники доходят до финала российской олимпиады. То есть побеждают в школьной, муниципальной, районной, городской, потом субъекта Федерации, потом региональном этапе, потом доходят до финала. Но это действительно так — у нас нет единого образовательного пространства страны, оно не равное. Оно даже, простите, в разных районах Петербурга не равное. В Озерках учительница русского языка, у которой половина класса — дети мигрантов, — у нее нет возможности вырастить из них победителей всероссийской олимпиады по литературе. Это правда, и честь ей и хвала, если он будут более-менее грамотно говорить по-русски и понимать, что от них требуется, если они будут социализированы русским языком, которому они научатся. Какой выход предприняло министерство? Два: за счет школьников, которые своим трудом выполнили норматив и показали нужный результат, которых допускали в финал, по предмету допускать — а там всего 80, 90, 100 школьников в год... По предмету допускать на финал из субъектов Федерации, из которых нет ни одного успешного школьника, по одному представителю. А этих субъектов по разным признакам 40, 45, 50. То есть половину трудолюбивых и одаренных мы пошлем подальше, потому что финансирование не увеличится, зато будет представительство всех субъектов Федерации.
 
Вот это пример конкретный, я объясняю, почему непрофессиональные решения: вместо того чтобы усилить работу, поиск одаренных школьников, усилить подготовку учителей в таких регионах, мы сделали замечательный ход — теперь у нас будут в финале представители всех субъектов Федерации.

5. Воспитание счастливых детей. Что касается умения быть счастливым, то на эту тему высказался, кажется, доктор Хасс в фильме «Мертвый сезон»: «Дебилы счастливы». Ему тепло — он счастлив, его вкусно накормили — счастлив, он счастлив от того, что небо голубое, солнце теплое, трава зеленая, и вообще один видный педагог примерно 2000 лет назад заявил: блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное. К этому идем? Правда, почему-то не на Камчатке, а в Эстонии, но, в общем, место-то хорошее, достойное. Это я в философском смысле, не о деятельности, повторяю, Филиппа, ничего личного — только глобальный общественный бизнес, образование.

Что касается того, что в школе надо переиначить часы, воспитывать — вот Венедиктов, тот самый Венедиктов как-то сказал: так я и позволю бездарной училке, которая в жизни не состоялась, моего сына воспитывать. И ведь не позволит. Школа должна и учить, и воспитывать, но в первую очередь — социализировать. Это не услуга, и тот факт, что мы сейчас позиционируем образование как образовательную услугу, превращает нас всех в шлюх, которые должны накраситься, нравиться администрации, нравиться директору, нравиться родителям, а то пожалуются — и мне не поставят какие-нибудь баллы и не повысят зарплату и так далее. А образование, дорогие мои, это системообразующий институт нации. Это первое, что я хотел сказать. Именно школа делает нас гражданами этой страны и специалистами.

6. Прикрывание гуманизмом. Я терпеть не могу, когда болтают о принципах абстрактного гуманизма. На протяжении человечества, человеческого общества гуманизм менялся. Может быть, кто-нибудь помнит случайно рассказ Джека Лондона «Закон жизни». Не помните? Не помните. Нет оленей карибу, племя умирает с голода, съели всех собак, съели все постромки от упряжек собачьих, и вот новый вождь собирает хворост на морозе и складывает костер, у которого проведет последние часы жизни его отец, бывший вождь, седой Коскуш, потому что племя уйдет на север за оленями, а старик не может идти. Если остаться с ним, погибнет все племя. И вот он зажигает костер, уходит, и Коскуш сидит и думает, какой хороший у него сын: другие охотники бросили своих родителей просто так, а этот собрал костер. И вот приближается вой волков, потом сами волки, он думает и вспоминает свою жизнь и думает о том, какой хороший сын. И это был гуманизм — ответственность за все племя заставляла бросать стариков. Я хочу напомнить, что, по всей видимости, древние народы, когда голодали, в первую очередь кормили здоровых охотников, мужчин, во вторую очередь — собак, потому что без них не будет охоты, в третью очередь — женщин фертильного возраста, потому что детей еще нарожают, в четвертую — детей, потом — стариков негодных. Понятие гуманизма менялось, нет изначально гуманистических ценностей, и разговор о них — суть болтовня. Болтовня обычно благополучных, устроенных в жизни — я не о Филиппе, я о том, как эта тема появилась в нашем обществе.

Гуманизм соизмеряется с возможностями общества. И, к сожалению, у каждого он свой. В некоторых этапах развития общества, а Джек Лондон много общался с индейцами, знал законы их жизни, в некоторых этапах и в некоторых обществах, повторяю, бросить старика на смерть было актом гуманизма по отношению к обществу в целом. Вот сейчас, когда мы не можем взвесить, на что мы способны и чего хотим, мы не можем гуманизм взвешивать. Гуманизм — это функция не изначальных ценностей, которых нет, в разных обществах они разные, это функция, простите за философствование, телеологическая, «телеос» — «цель» по-гречески. Гуманизм вещь телеологическая: пока не поймем, чего хотим, нет гуманизма, и нельзя его внедрять — это болтовня, пока мы не договоримся, о чем. Не Филиппа, а тех, кто произносит этот термин впустую. У него гуманизм наполнен конкретной деятельностью, повторяю: я знаком с людьми, которые были в лагере и восхищались тем, что было сделано. Я о том, чтобы возводить гуманизм в абстрактный общий принцип.

7. Отсутствие культурного давления. У нас колоссальный отток детей, потому что если при социализме родители считали, что ребенок, который научен настолько хорошо, что сам без репетитора поступит в Политех, это благо, а вот сейчас — ну что, ну, косметологом не станешь, косметическим хирургом не станешь, в менеджеры в госкорпорацию не попадешь, ну черт с тобой, идиот, будь хоть математиком. Вот не пустят детей сейчас, грубо говоря, в математики — экономисты, юристы и так далее гораздо престижнее.

У нас исчезает общественное культурное давление. Вот если раньше я четко, скажем, в 1960-е — ребенком, в 1970-е — студентом, понимал, чем мы отличаемся от Соединенных Штатов или от западноевропейских стран: вот идешь, условно — я потом проверил это, когда доехал до Америки — вот идешь ты, спрашиваешь у кого-нибудь посреди нью-йоркщины, а читал ли ты, друже, своего национального Нобелевского лауреата — и называешь фамилию Хемингуэя. Он говорит: а, кто, как, Хэм? Нет, не читал. И пойдет дальше и забудет. У нас посреди Невского спросишь человека: а читал ли ты «Судьбу человека» Шолохова? Он скажет: ну конечно, читал, она в школьной программе есть. И пойдет дальше и три минуты будет думать: а может, я все-таки пропустил что-то в жизни и соврал зря? Вот этого культурного давления у нас сейчас нет.

8. Чему учить? Я напомню, что в 1980-е годы решили, что надо ребенка учить в школе многим другим вещам, и ввели курс «Этика и психология семейной жизни». Он начинался главой «Мальчики и девочки», помню учебник как сейчас, потом — «Выбор друга», потом, разумеется, шли все остальные этапы. Кто-нибудь помнит название последней главы? Нет? Напоминаю: «Развод по-человечески». Это вы к этому призываете учить в школе — вещам, которые не имеют твердых научных принципов? Бесполезно это внедрять. Школа должна, прежде всего, учить, а математика важна не потому, что там много часов, а потому, что она — единственный предмет, который систематически своим материалом учит человека думать. Думать, сомневаться, принимать решения в условиях определенной или неопределенной ситуации и так далее. Он развивает мышление. Разумеется, людям с разными потребностями его нужно преподавать в разном объеме, и обществу нужны, как совершенно справедливо отметил Филипп, школы, где этой математики будет много, но, простите, мучения становятся благостными, когда выбираются добровольно. Выбрал математическую школу — терпи много часов математики, выбрал 24 имени Крылова на Ваське — учи русский, литературу и историю. Это замечательные школы, они разные, там разное число часов. Это вопрос сознательного выбора. Так что не будем вести школу к предметам, в которых все кончается разводом по-человечески, давайте преподавать все-таки науку.