Виктор Пелевин. «Жизнь насекомых»

Жизнь насекомыхПро Пелевина в интернете есть два видео. В одном из них, длительностью не больше десяти минут, он рассказывает притчу и цитирует слова из песни группы «Полковник и однополчане».

Во втором — молодой человек, похожий на Пелевина, дает разговаривает с человеком, похожем на интервьюера, на языке, похожем на английский. В основном они говорят о романе «Омон Ра» — единственном на тот момент произведении крупной формы у Пелевина.

Ближе к концу Пелевина просят анонсировать новую книгу. Он говорит, что она называется «Жизнь насекомых». На вопрос, о чем книга, автор с усмешкой отвечает: «Это — книга о насекомых». И добавляет: «Об их проблемах, противоречиях, и так далее». Одним словом — энтомологический роман.

На самом деле книжка про девяностые, как и весь ранний Пелевин. Но, разумеется, героев и характеры можно распространить на любую эпоху. Книжка действительно о насекомых, однако рассказывается о них, как о людях. Отсюда приятные внезапные переходы в описании.

Текст вызывет восторг с первых страниц литературным контекстом.

То, что это иностранец, было ясно не столько по одежде, сколько по хрупким очкам в тонкой черной оправе и по нежному загару того особого набоковского оттенка, которым кожа покрывается исключительно на других берегах.

Артур с Арнольдом превратились в небольших комаров характерного цвета «мне избы серые твои», когда-то доводившего до слез Александра Блока; <...>

С цитатами из классиков соседствуют строки из попсы:

— Твоя вишневая «де-вят-ка» давно свела меня с ума, — пела неизвестная сумасшедшая из десятка мощных динамиков.

Герои Пелевина ставят интересные вопросы, пусть и на бытовом уровне.

— Ага, — улыбнулась в ответ Наташа. — Я вот о чем думаю. Ну, допустим, первый мир — это Америка, Япония там и Европа. Третий Рим, мир то есть, — это, скажем, мы, Африка и Польша. А что такое второй мир?
— Второй? — удивленно спросил Сэм. — Хм. Не знаю. Действительно, интересно. Надо выяснить, откуда это выражение пошло. Наверно, никакого второго мира просто нет.”

Немного философствования:

— И выходит, — говорил Дима, — что в некотором смысле ты просто один из звуков, издаваемых летучей мышью. Так сказать, куплет из ее песни.

— Вряд ли тебе стоит пытаться выразить это словами, — сказал Дима. — И потом, ведь ничего вокруг тебя не изменилось от того, что ты что-то понял. Мир остался прежним. Мотыльки летят к свету, мухи — к говну, и все это в полной тьме. Но ты — ты теперь будешь другим. И никогда не забудешь, кто ты на самом деле, верно?
— Конечно, — ответил Митя. — Вот только одного я не могу понять. Я стал светлячком только что или на самом деле был им всегда?

Пелевин продолжает (или начинает, как посмотреть) поносить постмодернизм:

— Не, не пойду, — сказал Никита. — У вас в подвале сургучом воняет. А постмодернизм я не люблю. Искусство советских вахтеров.
— Почему?
— А им на посту скучно было просто так сидеть. Вот они постмодернизм и придумали. Ты в само слово вслушайся.

В десятой главе, пока главные герои пытаются заняться сексом, больная мать девушки за стенкой вслух читает эпический анализ «Судьбы барабанщика». Как четвертую главу «Дара» можно печатать отдельной повестью, так и из десятой главы «Жизни насекомых» получится великолепное эссе:

Можно сказать, что герой Гайдара — это Раскольников, который идет до конца, ничего не пугаясь, потому что по молодости лет и из-за уникальности своего жизнеощущения просто не знает, что можно чего-то испугаться, просто не видит того, что так мучит петербургского студента; тот обрамляет свою топорную работу унылой и болезненной саморефлексией, а этот начинает весело палить из «браунинга» после следующего внутреннего монолога: «Выпрямляйся, барабанщик! — уже тепло и ласково подсказал мне все тот же голос. — Встань и не гнись! Пришла пора!» Отбросим фрейдистские реминисценции…

Опубликовано 19.11.2015